Трудно отвечать на вопрос: «Доктор, сколько мне осталось?»

Доктор, сколько мне осталось?В январе, когда биопсия лимфатического узла моего лучшего друга показала наличие редкой формы Т-клеточной лимфомы, я обратился к научной литературе, желая найти прогноз его заболевания.

В то время ему было 56 лет, он имел несколько избыточный вес, но в остальных отношениях был здоров. Он помогал нам переехать в наш дом более 10 лет назад, и для его сына и дочери я был, как родной дядя.

В литературе я нашел зубчатые графики, ведущие вниз, указывающие на то, что ожидаемая продолжительность жизни моего друга не очень велика. Почти 60 процентов пациентов с похожим состоянием умирали в течение шести месяцев.

Но его онколог напомнил мне, что диагноз для любого конкретного пациента не является бесспорным: реальный срок зависит от возраста, функциональных способностей, генетических маркеров, и других факторов. Каждый пациент уникален. Именно поэтому врачу трудно прийти к конкретному заключению на основе статистических данных, и именно поэтому пациенты не получают конкретный ответ на свой простой вопрос «Как долго я еще проживу?»

Фактически, несколько исследований позволяют предположить, что в случае, когда приходится иметь дело с заболеваниями, приводящим к смертельному исходу, особенно, в случае рака, врачи, как правило, ошибаются в своих прогнозах, почти всегда считая, что их пациент проживет дольше, чем это происходит на самом деле.

В одном из исследований, включавшим пациентов из программы хосписа Чикаго, прогнозы врачей оказывались верными только в 20 процентах случаев, а в 63 процентах давался завышенный прогноз времени жизни этих пациентов.

И, чем более продолжительны отношения врача и пациента, тем менее точен прогноз. «Незаинтересованные врачи… могут давать более точные прогнозы», – пишет автор исследования, – видимо, потому, что лично они менее вовлечены в результат».

Тяжело быть искренним.

Это исследование поднимает вопрос о том, не может ли неоправданный оптимизм отрицательно сказываться на качестве предоставляемого пациенту ухода в конце его жизни, приводя, возможно, к более агрессивному лечению.

«Это была очень специфическая группа пациентов, – говорит процессор Гарвардской Школы Медицины, Джером Групман, ведущий исследователь рака и СПИДа, которые не участвовал в исследовании. «Эти пациенты переходили из госпиталя в хоспис», где ожидаемая продолжительность жизни не превышает шести месяцев. Даже очень опытный онколог не может дать прогноз того, сколько времени осталось жить пациенту, в течение двух-трех недель, говорит он.

Доктор, сколько мне осталось? Фото 2

Когда семья пациента начинает оказывать давление, говорит Групман, он предлагает вероятные сроки. Но, добавляет он, – «Вы хотите оставаться их партнером, а не выносить смертный приговор».

Доведение прогноза продолжительности жизни до смертельно больных пациентов, само по себе, является очень трудной задачей. В одном из исследований 2008 года, почти все обследованные врачи сообщали, что они говорят таким пациентам, о том, что их состояние – фатально, но только 38 процентов из них называют фактические сроки. Менее 5% врачей сообщили, что они всегда говорят об ожидаемой продолжительности жизни.

В другом исследовании опрашивались врачи, ухаживающие за пациентами, смертельно больными раком. Врачам задавался вопрос, что они говорят пациентам, когда их спрашивают о прогнозе. Только 37 процентов врачей сообщили, что они дают «искреннюю» оценку срока жизни.

«Я думала, что у нас еще есть время».

Как и многие врачи, я чувствую себя не комфортно, прогнозируя время смерти. Я часто опасаюсь усилить надежду у пациента, которому необходимы все его силы, чтобы справляться с побочными эффектами химиотерапии.

Доктор, сколько мне осталось? Фото3

В случае моего друга, онколог сказал ему, что рак оказался очень агрессивным, и что многое будет зависеть от его реакции на химиотерапию. Сроки не обсуждались. Мы сказали, что для этого вида рака возможна ремиссия, и что существует возможность пересадки костного мозга. Я думаю, что мы не дали ему ложных надежд, мы только укрепили те надежды, которые имеют под собой реальную основу.

В марте, после очередного курса химиотерапии у моего друга поднялась температура свыше 4о градуса, и появилось учащенное дыхание. Пока он ожидал места в палате интенсивной терапии, я попытался быстро поговорить с его семьей. Они слушали меня, как олень, попавший в свет фар автомобиля.

Исследования показывают, что, хотя врачи и имеют тенденцию к оптимизму, для самых точных прогнозов все равно необходимы их профессиональные наблюдения. Поэтому нам следует бороться с нашим нежеланием сообщать плохие новости – а пациенты, и члены их семей должны хотеть услышать то, что мы говорим.

В июне, через пять месяцев после того, как моему другу был поставлен диагноз, его семья планировала собраться на праздник Дня Независимости 4 июля. Но до того как они смогли собраться вместе, состояние моего друга ухудшилось. Он был положен в госпиталь, и ему был назначен еще один курс агрессивной химиотерапии. Через неделю он умер.

«Я думала, что у нас еще есть время», сказала мне его дочь.

«Я тоже так думал», – ответил я.

Автор статьи является специалистом по инфекционным заболеваниям, работающим в Мемфисе, и занимает должность профессора в Университете Эмори в Атланте.

Последние статьи из рубрики:

Комментарии

Ваш комментарий будет опубликован после модерации.